"Как бледен Ваш Пьеро, как плачет он порой!"

Он пел о манящих бананово-лимонных далях, Парижских балаганах с их дешёвым электрическим раем, синем и далёком океане, розовом море, вечерних дансингах в глупый май.

Его герои - жёлтый ангел, усталый старый клоун, полукровка, сероглазочка и сероглазый король, маленькая балерина и маленький креольчик, рафинированная женщина, сумасшедший шарманщик, те, кого послали на смерть недрожавшей рукой, женщина с искажённым лицом, что кольцом обручальным швырнула в священника, Пьеро. Тот самый грустный Пьеро.

Они запивают свои минуточки плохим вином, не поднимая усталых ресниц. А выпитыми оказываются они сами, как бокалы хрустальные.

Мир Вертинского - сладостно-грустный, но держущий мизинцем надежду. Он пронизан сиреневым туманом, а пахнет он сладостным хмелем Nuit de Noёl.

...пьянеешь от морского воздуха каналов

Прошло почти два года.

Двадцать четыре месяца назад я почувствовала Венецию. Да, именно этот глагол. Увидеть, услышать, уловить запах, собрать мозаику из улочек и каналов, улыбок и опущенных взглядов людей, опущенных из-за особой, венецианской грусти; сказать "здравствуй" и превратить это в душе в искреннее пожелание – "Будь!".

Тогда я поняла, что вот оно – то место, куда бы я хотела уезжать в этот ежегодно трудный февраль. Северная Венеция – мой дом, но каждый февраль даётся с трудом необычайным, словно подталкивая переждать это время у своего прообраза.

Когда я слышу "Венеция", я мгновенно вспоминаю зимний запах каналов, звук, этот звук бледно-зелёной или темно-серой плещущейся воды о набережную или причал, больших чаек в поисках, в вечных поисках, строчку в голове "Времени нет"... 

Для меня это то место, где невозможно потеряться. Возможно только обрести. В том числе, и себя.